"Keep your magic secret"

Полуденное солнце касалось светлых волос принца, заставляя их светиться золотым ореолом вокруг его головы. Неуклюже и неумело хромая на левую ногу, по привычке, он держался прямо и постоянно морщился от боли и тогда между его бровей пролегали глубокие морщинки. Возле самых висков прилипла мокрая после ночного дождя земля, но Артур точно не замечал этого. Вернее сказать, он совершенно точно не знал о существовании этого кусочка грязи, иначе обязательно позаботился бы о том, что очиститься от нее. Но его хватило только на то, чтобы вытащить листья из волос и то не все, да отряхнуть рубаху, которая все еще настойчиво свидетельствовала о том, где принц провел предыдущие несколько часов. Несмотря на все, что произошло, он не сожалел о том, что пропустил приветственный прием в честь прибывшего посмотреть на турнир короля Лота со свитой. Что-то подсказывало ему, что Мерлин или же его отец Утер придумали за него хорошую причину отсутствия и сейчас уже, когда все неловкие моменты были пережиты за него другими людьми, сожалеть об этом было бы лицемерно. Артур не любил все эти льстивые приемы, но принимал их за должное, но все же, ему не слишком-то улыбалось кланяться Лоту и делать вид, что он искренни рад его приезду. По большому счету никто в Камелоте не был рад этой делегации, разве что стоило порадоваться, что оркнеец прибыл сюда не во главе многотысячной армии, чтобы с боем захватить город. Ничему иному улыбаться не приходилось потому, как северный король был на редкость неприятной персоной. Он был лживым, лицемерным и хитрым подлецом, который спал и видел, как бы вонзить нож тебе в спину, но вместе с тем всегда приторно слащаво радовался встрече, пожимал руки, иногда даже обнимался с Утером. Принц понимал почему отец терпит все это, но от этого не чувствовал себя более счастливым при необходимости стоять рядом и изображать искреннюю радость. Всякий раз, когда короли обменивались приветствиями и Утер интересовался у Лота, как тот доехал, Артур про себя жалел, что разбойники, бесчинствующие в лесу не додумались напасть на оркнейцев по дороге. А еще эти друиды…скорей всего просто вор вора грабить не будет. И многие поговаривали, что в Лотиане процветаем открытая магия, а так же всякая друга шантрапа, которую к Камелоту и на милю не подпустят. Это, конечно, преувеличение. Слишком много странного и связанного с магией случалось с принцем в последние месяцы, и он уже не был так сильно уверен в том, что за стенами замка люди действительно защищены от действия темных чар. Практически каждые две недели случалось что-то необыкновенное, то, чего не могло быть, но только иногда удавалось установить истинную причину случившегося — магию. Это нисколько не принижало постоянно поднимающийся процент волшебства, кружащегося в составе воздуха в Камелоте, который свободно разгуливал, как в Нижнем городе, так и по замку. И одной ярости да ненависти Утера Пендрагона не хватило бы, чтобы прогнать это. Честно говоря, Артур и сам пытался начать ненавидеть все магическое, но с той ночи в Бельтайн с ним что-то приключилось. После того, как юный принц ощутил на себе силу Древней Религии, он уже не мог легкомысленно относиться к волшебникам, не мог с точностью утверждать, что они сущее зло. В какой-то мере, он сам тогда был частью магии, магического ритуала, и сам заслуживал казни на костре за подобные игры с огнем. В отличие от своего отца он не разозлился, посчитав себя обманутым и околдованным, он видел свое участие и свою ответственность за случившееся. Может быть, в сравнении с Утером он и выглядел действительно жертвой насильственных чар, но Артур не помнил, чтобы особенно сопротивлялся им, или чтобы с ним случилось что-то такое, чего бы он так сильно не хотел бы сделать. После многих ночей тщательного само капания, принц пришел к неутешительному выводу, что его разум не был так уж затуманен, и магия майских костров скорее высвободила тщательно скрытое в нем желание, чем насильно навязала его ему. Немного прискорбное замечание, но все мы люди и носим в сердце нечто такое, что не хотим показывать не только другим людям, но даже и самим себе. «Нужно быть Мерлином, чтобы не иметь темной половины души» - подумалось Артуру. Пожалуй, только этот мальчишка абсолютно невинен и чист перед миром, живя с открытым сердцем и нутром. Наверное, именно поэтому ему так тяжело было находиться в его присутствии в последнее время. Принцу казалось, что ~~друг~~слуга видит его насквозь. Как будто он присутствовал тогда в пещере, был одним из тех охотниках, что поддерживали его на охоте за Королем-Оленем. Такое чувство было далекого не ново, с Мерлином так было почти всегда, он слишком хорошо знал своего принца. Иногда его принц даже подумывал убить его, чтобы сохранить все свои секреты. Это, конечно, была шутка, не раз высказываемая Артуром вслух, дабы застращать юношу, но на Мерлина ничего не действовало. Ни угрозы, ни приказы, а по-доброму принц не пробовал. Просто не умел, по хорошему счету. Везде и всегда надо было держать уровень выше, смотреть сверху вниз, правда, иногда бывало, выходило совсем по-другому. Мерлин слишком часто был сверху. Это немного раздражало, но было принято, как неизбежное. Только глупцы злятся на реальное положение вещей.
Артур и не заметил, как за всеми этими мыслями он оказался на тренировочном поле, где обычно занимались его рыцари. Там он остановился и ладонью отнял волосы от лица. Солнце пекло сильней, особое наслаждение было сейчас скрыться в прохладе каменных коридоров, но принцу нужно было сделать вид, что он возвращается с тренировки, поэтому необходимо было побыть здесь еще. Он не мог рассказать про свой побег в лес, это заставило бы Утера волноваться и кричать, а Артур не любил ни то, ни другое. На счастье на площадке никого не было и можно было спокойно перевести дух. Ну, или не совсем спокойно. Легкий шорох тканей женского платья привлек его внимание, разрезав полную тишину и, обернувшись, принц увидел стоящую под каменной аркой Гвиневру, и сердце его сделало кульбит. После майской ночи Артур стал особенно не сдержан в порывах, а тут же пришлось хорошенько напрячься. Когда же подувший ниоткуда ветер всколыхнул темные витые локоны, небрежно уронил их на грудь, покрытую легчайшими материями простого крестьянского платья, он невольно шагнул вперед. Безмолвно так, осторожно, предлагая ей приблизиться. Мгновенно изменившийся четкий взгляд голубых глаз точно говорил ей «подойди ко мне, поговори со мной».